Центр кодирования алкоголизма

Так, на казенной больничной койке, заканчивался жизненный путь великого русского композитора Модеста Петровича Мусоргского, путь, наполненный творческими метаниями, житейскими перипетиями, взлетами могучего таланта и падениями в бездны алкогольных запоев.
Модест Мусоргский принадлежит к древнему русскому дворянскому роду. Он родился в 1839 году в семье, где любили музыку. Едва ли не раньше, чем писать и читать, начал играть на фортепьяно. В 13 лет сочинил первое самостоятельное произведение. По окончании Петропавловской школы в Петербурге Мусоргский был принят в гвардейский Преображенский полк.
Он часто ходит на концерты, посещает музыкальные кружки, знакомится с известными композиторами - А. Бородиным, А. Даргомыжским, М. Балакиревым. Желание стать профессиональным музыкантом заставляет молодого офицера выйти в отставку и посвятить себя искусству. Он устраивается чиновником в Лесной департамент и все свободное время посвящает музыке. В 24 года Мусоргский становится полноправным членом знаменитой «Могучей кучки» , объединившей лучших отечественных музыкантов и композиторов того времени. Он блестяще играл на фортепьяно, пел, работал над музыкой к трагедии Софокла «Царь Эдип», оперой на сюжет Г. Флобера «Саламбо». Молодой Мусоргский путешествует по России, впитывая впечатления, ставшие темами его музыкальных, глубоко национальных произведений — «Борис Годунов» и «Хованщина».
Но в 1865 году, когда Модесту едва исполнилось 26 лет, произошел первый приступ алкогольной горячки. Мусоргского увольняют со службы, и с тех пор алкоголь становится его постоянным спутником, пагубной привычкой. Организм боролся с хроническим отравлением спиртным, но все чаще сознание музыканта оказывалось затуманено алкогольным туманом.
Летом 1867 года в имении своего старшего брата Модест написал первое значительное произведение для оркестра — «Ночь на Лысой горе». В 1868 году Мусоргскому с помощью друзей удается вновь поступить на службу в Ревизионную комиссию Государственного контроля. В то же время композитор напряженно работал над оперой «Борис Годунов», ставшей классикой российской музыкальной школы. Опера трудно пробивалась на сцену — дирекция императорских театров сопротивлялась постановке, чувствуя необычный, бунтарский характер произведения. Однако, несмотря на все препоны, премьера состоялась в начале 1874 года и прошла с большим успехом. По мнению музыковедов, образ Годунова вобрал в себя черты композитора с присущим ему образом жизни — чередованием депрессий и творческого подъема.
В 1878 году жизнь Мусоргского на короткий период, казалось, стабилизировалась. Руководство департамента, где он служил, предоставило ему отпуск для концертной деятельности. Но недуг только дал небольшую отсрочку. Вскоре у Мусоргского начала развиваться алкогольная эпилепсия - болезнь, выражающаяся судорогами и припадками. Далее следовали дни, когда больной с трудом восстанавливал ослабевшие силы. Одиночество, нужда, алкоголь делали свое дело.
В то время широкой популярностью у петербургской интеллигенции пользовался трактир «Малый Ярославец», находившийся на Большой Морской, недалеко от арки Главного штаба. Как писали «Санкт-Петербургские ведомости», трактир представлял собою «нечто вроде заграничных кафе», куда захаживали представители столичной богемы — художники, литераторы, артисты, не имевшие возможности посещать дорогие рестораны. Одним из завсегдатаев трактира стал и Мусоргский. Департамент, где служил Модест Петрович, находился близ трактира, и часто, вместо того чтобы идти на службу, он брел в «Малый Ярославец». Выпивки участились и превратились в запои. 1880 год начался для Мусоргского печально — он остался без службы. Модест Петрович лишился средств к существованию. Ведь концертные выступления его были большей частью бесплатными.
Глубокий эмоциональный кризис, который переживал композитор, выразился двумя вокальными циклами: «Без солнца» и «Песни и пляски смерти». Это самые трагические произведения Мусоргского, в которых явственно ощутимы признаки душевной болезни. Страх, одиночество, пустота, навязчивые видения смерти владели Мусоргским в последние годы жизни. «Я был весьма основательно измучен нервною лихорадкой, около 20 суток глаза не сомкнул и в таких мрачностях находился, что писать к тебе было бы грешно», — писал в письме к другу Мусоргский.
В ноябре 1880 года Модест Петрович тяжело заболел. По- видимому, это была болезнь сердца, подорванного алкоголем. Но уже 8 декабря он явился на вечер, посвященный выходу из печати партитуры оперы Глинки «Руслан и Людмила». Мусоргский вступил в последнюю, самую страшную" пору своей жизни. Он заметно опустился, стал неряшлив, от былой гвардейской щеголеватости не осталось и следа.
Вечером 11 февраля 1881 года Мусоргский аккомпанировал на музыкальном вечере. После пения, когда начались танцы, Мусоргский вдруг упал. Но сознание вернулось быстро. Модест Петрович оправился и смог без посторонней помощи сесть в пролетку извозчика. Всю ночь он провел сидя — лежа задыхался. Помраченное сознание, тревога, страх, двигательное возбуждение, зрительные галлюцинации, потливость — налицо были все признаки белой горячки. В течение ближайших часов у Модеста Петровича один за другим случилось три приступа. Вызванный врач диагностировал воспаление спинного мозга. Требовалось сложное и длительное лечение, неусыпный надзор.
При содействии начальника Николаевского госпиталя доктора Н. А. Вильчковского композитора поместили в военную клинику под видом денщика. Больному выделили отдельную палату в наиболее тихой части громадного здания. Лечащим врачом Мусоргского стал доктор Л. Бертенсон — один из лучших столичных врачей того времени.
Казалось, лечение пошло успешно. Появилась надежда, что организм композитора, крепкий от природы, начал освобождаться от алкогольной зависимости. Он постепенно начал поправляться, близкие надеялись, что больной встанет на ноги, что пагубное пристрастие останется в прошлом.
В эти дни композитора навестил художник Илья Репин. Четыре дня без мольберта, пристроившись у столика, он пишет портрет больного друга. В кресле сидел изможденный, грузный человек с воспаленным, отекшим лицом, закутанный в серый халат с малиновыми бархатными отворотами. Его взгляд обращен куда-то вдаль. Нечесаные, спутанные волосы, вздернутый нос, всклокоченная борода... Сколько невыразимой, невысказанной тоски в тяжелом взгляде помутневших от болезни глаз, полных глубокого страдания.
То, что увидел великий художник на лице Мусоргского, вскоре стало очевидным и для других: надежд на выздоровление не осталось. В один из первых дней марта 1881 года Модест Петрович дал госпитальному сторожу 25 рублей, и тот, соблазнившись крупной суммой, принес ему вина. Сразу наступило резкое ухудшение: Мусоргского поразил паралич конечностей, который постепенно распространялся на все тело.
Два последних дня жизни Мусоргского были лишь затянувшейся агонией. Он дышал с трудом, жалуясь на недостаток воздуха.
15 марта ему сделалось лучше. Облегчение было временное, вызванное подкрепляющими средствами, но он обрадовался, и надежда снова проснулась в его сердце. Он весело рассказывал разные анекдоты, припоминая события своей жизни, потребовал, чтобы его посадили в кресло. «Надо же быть вежливым, — шутил больной, — меня посещают дамы».
Ночь на 16 марта прошла спокойно. Но под утро он вдруг громко вскрикнул: «Все кончено! Ах, я несчастный!» и затих. В половине шестого утра 16 марта 1881 года русского композитора Модеста Мусоргского не стало...
«Смерть Мусоргского явилась неожиданною для всех, — писал музыкальный критик Михаил Иванов. — Его организм был так крепок, что о серьезной опасности вряд ли можно было думать. Врагом Мусоргского была несчастная склонность (к употреблению спиртных напитков), погубившая стольких даровитых русских людей. Эта пагубная страсть крепко держала его: она и довела его до могилы вместе с артистическими занятиями, всегда обусловливающими более или менее неправильную жизнь и, сверх того, усиленно действующими и на нервную систему...
Как он сильно изменился! Лицо и руки его, белые, как воск, производили странное впечатление,— словно лежал совсем незнакомый человек. Выражение лица, впрочем, спокойное; даже можно было бы думать, что он спит, если бы не эта мертвая бледность. Шевелилось невольно горькое чувство, невольно думалось о странной судьбе наших русских людей. Быть таким талантом, каким был Мусоргский... иметь все данные стоять высоко и жить — и вместо того умереть в больнице, среди чужого люда, не имея дружеской или родной руки, которая бы закрыла глаза».